Для того чтобы говорить о богах

Для того чтобы говорить о богах, необходимо обладать достаточной компетенцией или быть абсолютным маргиналом. Тем не менее приезд в Москву Роберта Планта я собирался оставить незамеченным до тех пор, пока Дуня не купила мне билет на стадион Олимпийский, где на обрезанной лунке спортивной площадки обещала развернуться отрезанная от времени и прошлого состава группа Led Zeppelin. Писать об этом не интересно, и не актуально, потому что рок культура весьма условна в своем названии и имеет в среднем поверхностное начало, содержание и публику. Но я почему-то под вечер четырнадцатого ноября сел в метро и поехал в то место, где обещали нагреть пенсионеркам уши близлежащих окон. Если откреститься от статистического потребителя рок музыки и забыть, в каком он состоянии и с какой плоской агрессивной юношеской душой приходит на концерт или в магазин за пластинкой, можно отфильтровать шум от ядра, и вот какая тьма в конце тоннеля увидится: употребляя небольшими дозами и с маленьким уровнем громкости созданную в начале семидесятых новую музыку, тогда начинаешь удивляться заложенному в неё духу времени, проявленному в манере соединять тональности, стонать на гитаре, выжидать микропаузы между ударами буковой палочки по двум соединённым навстречу друг другу бронзовым тарелкам. Музыка утончается. Рок из категории ликёро-бутылочного угара переходит в номинацию искусства. Конец шестидесятых, как известно, породил новую энергию и новые надежды, дал так называемую молодёжную идею. И как всякая иллюзия, она дала мощный толчок к зарождению нового в музыке. Led Zeppelin были оформителями всего смутного процесса шестидесятых с его наркотиками, игрой на стиральных досках, библиях Керуака, рокенрольных танцах, экспрессией Дженис Джоплин, поясничанием Джона Леннона. Led Zeppelin академически завершили целое направление в музыке, развиваюшиеся от Элвиса до опарафинившейся группы ABBA. Параллельно на академизм Led Zeppelin претендовали ещё несколько команд: Deep Purple, King Krimson, Black Sabbath. Но Purple остались слишком рваными и любительскими музыкантами с излишней безритмической металлизацией, Krimson со своими Емерсон Лейк и Палмер зашли слишком далеко, чтобы быть уже читаемой (слушаемой музыкально) музыкой. Они скорее развивались на стыке с джаз роком и электронной музыкой, и отходят от того рока, ставшего неопровержимой классикой. Sabbath были же слишком фанерные и фильтрованные в своём хард-роке, и даже их почти непревзойдённый минор остался специфическим. Led Zeppelin объединили всех и пошли дальше. Помимо выдающегося голоса сонг-машины Планта у группы был талантливый худой мальчик Пейдж, и сумасшедший барабанщик Бонем. Их профессионализм и репетиционное упорство вынесли их на особое первое место в направлении рок музыки. Как барабанщику, мне особенно легко говорить о ритмических ландшафтах, которые я с новой силой открываю в песнях Led Zeppelin. За одну композицию ритм меняется несколько раз, и не просто сокращается в длинне и приобретает новую окраску, а совершенно меняя жанр и замысел произведения. Как будто сели послушать Надежду Бабкину, а заканчиваем уже Иосифом Кобзоном. На звуковой дорожке происходит что-то несовместимое. Разум заигрался в многочасовых репетициях и породил новый элемент музыкальной таблицы. Альбомно группа просуществовала около двенадцати лет, успев созреть и окончательно установиться в качестве лидера всей музыкальной рок-идеей двадцатого века. И только когда захлебнулся в собственной глупости и умер барабанщик Бонем, мы теперь можем поговорить о группе "историчски", как об иконе, которую можно поцеловать или плюнуть. Все равно количество зависти к создателям Лестницы в небо не убавится. На Планта, последнего из Могикан я не хотел идти, чтобы не вспоминать и не расстраиваться о том месте и времени, которое он занял. Как будто чувство стыда не давало мне повода сходить на образец чистой прописи, которую заполнила аккуратными буквами полная отличница. Я бы обнаружил на концерте Планта свой стыд. И я его действительно обнаружил. После Led Zeppelin прошло тридцать лет. Пластинки окаменели, иголки проигрователей помнят песни наизусть, а уравнения Максвелла пляшут в такт Dazed and Confused в магнитофонных головках. Планта ждали полчаса. Ну зрители, купившие материальный совершенно билет. Я даже не понимал, как за кусок бумажки можно приблизиться к чуду, что за профанация. Полчаса это немного для богов. Мы не ждали же тысячелетие, не приносили жертв, за исключеним уроненного другом моего бинокля с небезопасной высоты. Полчаса я отстранялся от мешающих зрителей и впивался просветлённой оптикой своего бинокля, помноженной на непросветлённость глаз, на стоявшую там у него в углу сцены ударню установку. Плант англичанин. У него европейская культура. А мы негры. У нас только шанс обозвать как-то свою культу и продвигать её на мировую арену. Кузьма Востриков не космополит, но он занет цену географическому разделению. Кто у нас, Жанна Агузарова? Валерий Ободзинский? Под прикрытием Большого Театра, Достоевского, Пушкина. Да это же как мировые нарицательные. Е Эм Це квадрат, постоянная Планка, Пушкин. Мировая, в общем культура. А я говорю, что у нас рока мирового уровня нет, что мы негры. А вот сейчас на сцену выйдет постоянная ПланТа. Вот все сидят и орут. Ждут, когда их дедушка Ленин на сцену выйдет, и потрясёт своей отсохшей рукой. А Ленин торопиться не будет, у него свои дела, он сейчас ещё за пять минут до выступления новый альбом записывает на МКС, у президента в туалете концерт даёт. Я тоже ждал. А дедушка вышел эдак скоропостижно. Как подобает звёздам, которые огромные, но от того, что они далеко, за сто тыщ километров, превращаются в какие-то светящиеся спичечные головки в кепке. Плант вышел и начал. Заорали все, помогая отрезвиться. Я понял, что совершенно не важен его репертуар и голос, состав его музыкантов и исправность аппаратуры. На сцене был символ, за которым мы и пришли. Плант отпел в 1969. Теперь мы отпеваем его. Потому что он нам нужен как прородитель, как эталон метра в Париже. Его массу мы преобразуем в свою энергию, из которой соткана надежда. Ведь мы все вокруг - Планты, и только в паспорте у нас что-то с именем напутали, вот мы всю жизнь ходим и мучаемся, когджа же исправят ужасную ошибку. И мы в очереди. Только номер у нас какой-то десятизначный. Плант начал петь сразу, чтобы не дать времени одуматься и прогнать его. Шоу началось, а непроверенные Планты отходя от кассы не возвращаются. С первой секунды удивила отлаженность оборудования (живём в бульдозерно-экскаваторном мире) и света, взаимодействие пространства, звука и света. Это довольно банально, но я банальный человек и мне удивительны очевидности. Я не знал, что Плант будет играть (или поёт он?) качественно. А его коллеги вступили одновременно и я уже рукоплескал. Ведь билеты продают на шум. Количество билетов должно производить качество оваций. Коэффициент пропорциональности определяется величиной твоего восторга. У меня был. Я ж старый рокер. У меня кожанка в сарае висит, косуха. Я если б чуть посмелее, да такоого Планта вам сделал, и не во сне сказать! В общем начал я уже хлопать и вдруг понял, что музыки и не слышал. Что вот он дядька передо мной поёёт, распинается, свое время тратит, а я ничего не слышу, потому что я проникаю только в ситуацию, у меня рефлексия, а у него ноты. Друзья, любезно пригласившие меня на шоу, столь же любезно порекомендовали мне перелизать через двойную перегородку спорткомплекса Олимпийский, на лучшие места. Между перегородками, пропасть метров десять глубиной. Вокруг милиционеры с дубинками килограмм десять массой. Я полез. Мне стыдно. Плант поёт, (Лев Толстой из могилы встаёт) а я лезу и плюю в свою душу, потому что душа у меня законопослушная. Ну то есть я если купил билет на место, то там должен и сидеть. Мне и в голову не придёт куда то просачиваться, кого-то двигать, переправлять цифры. Генотип такой. И во время самого перемещения я напрягся не только мыщцами и надпочечниками, но и душой. А эти все компоненты у меня чахлые, чуть что отказывают. В общем сижу - не слышу Планта. И прямо грущу, что не слышу и что полез. А Плант оказался на редкость подвижным мужчиной, и вовсе не таким внушительным по размерам и заторможенности, как на глянце современных фотографий. Он мне напомнил чем-то моего больного отца, которого изъела моль. Весь худосочный, как из консервной банки. Но смотреть приятно, то есть я стал видеть теперь не символ, не обложку и вымысел, а реального живого человека, с точки зрения философии это очень важно, чтобы менять фокусное расстояние до объекта своих размышлений. Вот теперь оно сократилось до расстояния сорока метров. И бинокль, как в рентгеновских лучах, показал правду. Плант более живой, чем я думал и ощущал. Любой состоявшийся человек всегда выглядит в воображении большим, старым, неподвижным, мёртвым. Плант был худым и определённо-пластичным, что сразу вдохнуло в него физиологию и жизнь. Я видел его упругие ноги под белыми джинсами, представлял, как трутся волоски на бёдрах о натянутую грубую такань, когда он пританцовывал, а не только когда просто блестел радугой компакт диск, когда я, как обжора в столовой, запихивал диск в проигрователь. Плант наконец ожил и я устыдился, что закапывал его. Я нашёл то, за чем пришёл - застать живого Планта. И хотя мы почти ровесники, от него уже отрывается вторая ступень, я я только поджигаю спичку, чтобы вставить себе пистон. Плант это символ успеха, и ты стоишь от него в метре, а вас разделяет огромная стена разных стран, культур, семей, времён, железных заборов Олимпийского, милиционеров и разных языков. Основное впечатление - Плант производит впечатление очень реализованого человека. Это всегда видится в подобных людях особенно на фоне дураков. Он умиротворён, он не торопится и ему не лень. Это ещё одна особенность. Мне казалось, концерт развалится, не дойдя до половины, от того что музыкантам просто станет скучнно и они захотят спать. Но ничего подобного не произошло. Я вдруг понял, что он за долгие годы не разочаровался в том, что делает, но просто счастливый человек. Пусть он в некотором смысле и отрабатывает концерт, но делает это остроумно, качественно, с желанием жизни и пульсации сосудов. Он стоял на сцене и не обнанывал нас. Музыканты вокруг него тоже старались, этого нельзя не признать. Я был удивлён качеству музыки, когда смог отойти от экзистенции в сторону созерцания. Качественный рок это приятно само по себе, а когда его исполняет твоя родная мама, это становится удивительным вдвойне, и хочется поплакать. Плант был артистом в том плане, что позволял себе некоторую светскую условоность, какая проходит обычно между чужими, но тепло настроенными по отношению друг к другу людьми. Ведь нас было много и это тоже своего рода давление, как бы сильно он не отгораживался от нас привычкой и иммунитетом к подобным публичным действиям. Он был словно бы приоткрыт, ровно настолько, чтобы проявлять остроумную дружелюбность и дать тем, кто нуждался в его человечности, прочувствовать эту человечность. Плант продавал себя за деньги. Это выглядело мужественно. И весьма симпотично смотрелась в нем ирония о том, что он сейчас споет свои десять песен, сбежит со сцены, и больше мы никогда его не увидим. Всем своим видом он немножечко врал. Но врал в открытую и как джентельмен! У меня от этого прибавилось взаимопонимания, если только может быть взаимопонимание с любимой мумией или резиновым слоником. Свои взаимоотношения со мной он проиллюстрировал уже в весьма явной форме: "See you soon!" , сказал он уходя в первый раз, и ещё не подождав за сценой всевозвращающего биса. И уже в третий раз выходя на сцену, он как бы закрепил мысль, что мы по разную сторону реальности: See you, see. Последнее слово он сказал так, как будто бы я лежу в палате для безнадёжно больных и мне умирать через день, и я вижу его в последний раз. Мы оба его понимаем. Но надо говорить обнадёживающие слова. Ему было пора, я расставаться не хотел, но он проводил меня. В последний путь, конечно. В этом ничего страшного, ведь я уже согласившись прийти на концерт, понимал, что там будет происходить. И даже не важно, что к концу представления Плант из Планта-монумента превратился в Планта-певца, не важно, что он слегка притупил цинизм и заставил радоваться его песням, не важно, что я звонил по сотовому и передавал отрывки песен близким людям вживую. Не важно, что я чувствовал расставание. И расстояние. В моей душе, сквозь печаль уходящего навсегда времени, невозможности зафиксировать это время и мгновение, зажегся огонь. И пока этот огонь горел, Роберт Плант допевал свою последнюю песню. Прожектора безвыходно светили в лицо уже полной мощностью двухсоткиловаттного прощания, и я ждал, когда последняя нота сорвётся с уст всё более теряемого Роберта. Ревела толпа, и свет погас...

Кузьма Востриков,
Красково, 23:30 - 1:30
15 - 16 ноября 2002 года.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002