На главную
Литературный биг-бенд
страница автора

МАНИФЕСТ

Литературная служба 1977 создана как инструмент познания времени. Каждый из нас развивался и жил в познании мира через сомнение. Наше настроение и опыт формировались как изломанная этажами лестница, по которой мы взбирались, ожидая новое тысячелетие. Мы жили в гармонии с окружающим миром, потому что испытывали эмоциональные дозы радости и многозначительности окружающего. Единственным вопросом нашего счастья было время, непрестанно тикающее за спиной и приходящего по ночам забирать нас. Вся скорбь сознания заключена в чувстве времени. Стоит остановить стрелки часов или дождаться вечности, как сознание исчезнет, потому что время имманентно сознанию. Человеческая природа, эмоция, живёт по инерции, раскручиваясь пружиной мудрости к собственной смерти. Та радость, которая вселена в нас на заре молодости, оказывается лишь иллюзией первоначального импульса, посылающего наше сознание навстречу беспричинной и потому божественной экзистенции. Только с оглядкой на наше странное появление в этой трёхмерности мы понимаем, насколько иллюзорна всякая жизнь и всякое спокойствие. Секрет космоса в том, что движение существует непрерывно, тогда как наша психика норовит его заморозить. Отсюда вытекает неизбежный конфликт человека со временем. Не замечая его с самого начала, человек видит упущенное и прокравшееся время уже тогда, когда совсем поздно скрываться или скорбеть о настигшем недуге. Вся наша жизнь не случайно является воспоминанием, мы словно бы хотим вернуть тот чистый листок бумаги, когда вся опасность была только впереди. Опасность смерти настолько угрожает нам, что ничего не остаётся как придумать себе надежду о том, что будущее изменит реальность. Сознание не готово принять диктат времени, и мы не справляемся с данностью того, что шанса нет. Мы строим банки, политические системы, дамбы, берём интегралы, выращиваем помидоры, играем в футбол и запускаем космические корабли. Мы отказываемся признавать, что время придёт за нами. За нашими социальными игрушками мы надеемся спастись, как за баррикадами, только баррикады являются анестезией нашей тревоги, которая прокрадывается к нам на сеансы общения, когда мы теряем бдительность и пишем дневники, выезжаем на природу, болеем или хороним близких. Литературная служба оглядывается назад, мы старики, у нас одышка, а локомотив мчится вперёд. Каждый день на таблетку больше, каждый день секунд на размышление меньше. Почему старики не бегают по лужам и не запускают кораблики? Наше время почти истекло, и мы готовимся к смерти, тщательно конспектируя то, что удалось увидеть. Нами завладевает время, оно уносит нас по своим законам в неведомые пространства, из которых недоступно уже просто катание на коньках, лыжах, игра в футбол и снежки. Мы если и встаём на лёд, то оглядываемся на множество сносок и читаем списки дел, которые не успели совершить. Смерть это коллапс, который разрывает сознание. И приближение к коллапсу отслеживается нашим разумом и проявлением воли. На грани пропасти нет желания и сил к экспериментированию. Надо сделать основное. Литературной службе больше ста лет на четверых. Она возникла не только на стыке времён, но и на пороге осознавания собственных рубежей каждого из нас. Произошло созревание и рождение Литературной службы, когда ощущение жизни и накопление опыта перетекли в необходимость высказывания. Время горячо задышало на нас, и изморозь узоров наших ощущений ложится текстами в котёл литературы, подогреваемый нашей дружеской и взаимной поддержкой. Нашей литературной деятельностью движет познание и поиск эстетики. Никакой коллектив не моет прийти к единой эстетике, эстетика заморожена внутри индивидуального восприятия и философии, но наша близость к друг другу позволяет сосуществовать разному, однако родственному духу мышления и творчества, вот почему мы объединены в одну группу. Мы одинаково хорошо чувствуем, что хорошо, а что плохо. Мы сердимся одновременно и радуемся синфазно. Вот почему мы Литературная служба 1977. Мы несём в себе занавес двадцатого века и перерабатываем руду нашего поколения. Мы лишены лубочно-журнального стиля, потому что переболели этим в детстве. Мы не сторонники литературных вечеринок, кафе и обсуждений, потому что разнобой и слабость человеческого слова угнетает нас. Мы приверженцы академической культуры и в то же время глубочайшего авангардизма и свободы стилей. Мы испытываем неприязнь к подчёркнутому, выхолощенному, зачастую бездарному и с переразвитым Эго, современному литературному процессу.
Мы не любим делиться мнениями, предпочитая общаться с коллегами посредством письма. Чтобы не убивать время на перемалывание амбиций друг об друга, мы не принимаем активного участия в общественно-полезной литературной жизни. Литературным и творческим вечерам с большим собранием зрителей мы предпочитаем домашние вечера по пятницам и размышления у камина, в узком кругу. Мы разбираемся в литературе и несмотря на нашу уединённость, присоединены к литературному процессу. Мы ценим литературный талант и одновременно понимаем, что в системе ценностей европейской культуры просто талантливым быть недостаточно. Мы любим соревнование и работоспособность. Мы позволяем себе меланхолию и жестоко смеёмся над нею. Наш поезд мчится третий десяток и остановиться нет возможности. Посему, даже если нет достижений, мы обязаны совершать движение. Сейчас днями мы ходим на работу, и каждый Кафка внутри нас раскручивает свой маятник вечерней измены в Литературной службе 1977. Уникальность нашего коллектива в разделении реальности на две равные половинки. В одной из них мы ответственные студенты, руководители, продавцы и покупатели, инженеры и юристы. В другой, мы совершаем переворот, и свобода срывает наш служебный галстук. Дух спокойствия, логического мышления и очарованность научным знанием не делает из нас подростков литературного жанра и революционеров брутального самовыражения. Мы скорее консерваторы с потайной дверкой, которая открывается где-то в полночь. Познание и многообразие картин мира явилось к нам и через научный метод. Мы глубоко симпатизируем методу естественных наук, одновременно видя недостатки всякой науки по сравнению с так называемым свободным творчеством. По роду социально значимых занятий мы инженеры и применяем технические и научные аналогии и методы в своём творчестве. Научная красота и лаконичность является дя нас предметом зависти и восхищения. Литературе недостаёт умения и реальности физиков. Одна из наших задач - внести в литературу больше ответственности и математичности. При этом мы нисколько не посягаем на метафизику догматичностью своих целей, а всего лишь экспериментируем в возможности дополнить литературный инструментарий новыми дополнительными свойствами, применяющимися ограниченно в науке. Научная красота традиционно остаётся вне рамок литературы и замалчивается любым гуманитарным процессом. В наших задачах - несколько расширить область соприкосновения науки и метафизики. Литература может поучиться у науки ставить задачи и черпать эстетическую глубину от огромного количества продуманных и взаимосвязанных звеньев. Наука, как и литература, постигает картину мира и хорошая наука не менее остроумна, чем качественная литература. Источниками нашего удовольствия и волнения всегда останутся Эйнштейн, Планк, Гейзенберг и многие другие. Эйнштейн впервые задал человечеству вопрос о времени, предположив, что время в его изначальном, привычном понимании является следствием нашего сознания. Энштейн впервые обозначил время как свойство пространства. А общая теория относительности Эйнштейна поставила огромный вопрос на пути человеческому мышлению, и этот вопрос, похоже, ещё долгое время будет оставаться без вариантов решения. Общая теория относительности преподнесла новый стиль мышления и познания природы на высочайшем для сознания уровне, и человечество до сих пор в трепете, поскольку имело честь продвинуться на ступеньку вверх к трансцендентному. Именем Планка проассоциирована проблема взаимодополняющих свойств материи: проявлять себя как частица или волна. При попытке вникнуть в данный вопрос с нуля, человеческому воображению открываются такие просторы, что можно всю оставшуюся жизнь лежать под Ньютоновской яблоней и благоговеть от возможных вариантов бытия, предусмотренных природой. Наконец, большую и ценную аналогию для литературы несёт принцип неопределённости Гейзенберга, который гласит о том, что любая измерительная система вносит погрешность в исследуемый объект. Все возможные следствия и варианты этой идеи потрясают. Помимо того, что когда измерительные средства близки по значению (размерам, энергетическим характеристикам) к наблюдаемому объекту, мы не в состоянии однозначно описать наблюдаемое явление, мы ещё не в силах представить себе, что же может происходить внутри или около исследуемого объекта. Само понятие пространства становится настораживающим. Принцип неопределённости Гейзенберга хорошо применим в литературе и философии, когда попытка уточнения какой-либо формулировки или понятия приводит лишь к расфокусировке описания и знания о предмете. Вот почему часто мы испытываем неудовлетворённость и опустошение, когда долго и безуспешно пытаемся разобраться в том, что хотим сказать. Вся литература обладает одной большой погрешностью, как и всякий инструмент, и как только мы приближаемся к уровням точности, соизмеримым со смысловым квантом этого инструмента, мы начинаем скользить по смыслу, разум теряется. Литературная служба будет прикладывать усилия для того, чтобы применить физические аналогии для решения проблем литературы, и Литературная служба будет ставить вопросы, аналогичные вопросам, на которых остановилась современная физика. При упорядочивании и решении части этих вопросов, роль литературы может быть не только соизмерима с великими достижениями философов и естествоиспытателей, но и даже выше.

Кузьма Востриков,
17 - 18 января 2003 года,
18:00 - 0:44, Красково.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002