Ранние язычки снежинок

Ранние язычки снежинок. Я стою во дворе-колодце и кладу на свой язык дыхание начинающейся зимы. Думаю. Прошедшим летом умерла моя мама, но это прошло каким-то полузаметным событием. Отец до сих пор не может отойти, братья смотрят на всё сквозь слёзы, а я не могу выжать из себя капельку сентиментальности. Стыдно, но совершенно не могу даже имитировать переживания. Не могу сказать, что между нами совершенно не было никаких отношений, и неприязни не было, но почему-то её смерть принесла мне полное безразличие. На поминках думал о том, как хорошо, что я - близкий родственник умершей - не приходится нести гроб и помогать резать салат.

В пустых окошках - глазах дома мне мерещатся пустые глазницы. Небольшой величины в отдалении ребёнок ковыряет красной пластмассовой лопаткой мокрое месиво, которое считает выпавшим снегом. Хочет зимы больше, чем она даёт. Она наступит, но его ненакопившихся лет не хватает для того, чтобы осознать своё движение во времени и дождаться настоящих снеговиков и сугробов. Облака так низко, что похожи на крышку для колодца. Я часто прихожу сюда, хотя ничего примечательного ни в моей, ни в жизни сколько-нибудь известных людей здесь не происходило. Так возвращаешься к давно брошенной женщине, сам не зная зачем. Теперь стою здесь и ловлю снежинки языком. Со стороны мой язык выглядит страшно: большой и огненный, острый, с очень подвижным кончиком. Мама называла меня ласково дракончиком за такую подвижность, а я не понимал, что она имеет ввиду.

Мама родилась давно, ещё когда под Москвой стояли немцы. Сделала она это в метро во время бомбёжки. Она никогда не рассказывала мне об этом, но я как будто вижу комнату начальника станции, сама начальник станции, стоящая рядом и напряжённо перешёптывающаяся с дружинницой. Самые низкие частоты раскатов рушащихся зданий, плач годовалого ребёнка и постоянный гул под сводами осиротевшего метро: моя бабушка стала просто героем, сделав это. Ей повезло: она успела увидеть мою маму (своего первенца и последнинца) перед тем, как отдала богу последнее, что у неё осталось. Мама выросла в детдоме, понять это с полной глубиной я смог только лет в 20, а братья так и не осознали. Люди, не знающие их могли бы с уверенностью сказать, что они выросли без родителей, таковы их замашки и способ жизни. Короткая стрижка (мама любила, чтобы не было вшей), до крови остриженные ногти, заученные 10 классов среднеобразовательной школы: теперь они продают сувениры в переходе метро (простое совпадение места?).

Позапрошлой зимой у неё обнаружили рак, которого она боялась всю жизнь. Боялась до такой степени, что запрещала мне говорить о нем: она верила, что если думать о раке, он появляется. Странно, но когда у неё его обнаружили, её не охватил панический страх, казалось даже, что она облегчённо вздохнула: "ну вот, наконец-то, теперь рак у меня есть и мне нечего бояться". Возможно даже, что если бы не жёстко впитанные ею стереотипы, она не лечилась даже. Она ходила к врачу только потому, что "так надо, когда серьёзно болеешь". Операция её сразу убила бы, поэтому было принято решение тянуть сколько можно.

Я приходил к ней в больницу ничуть не реже, чем братья, помогал чем мог, нашёл ей самого лучшего онколога по всему бывшему союзу. Но внутри я не чувствовал, что поступаю так, как хотел бы. Может это было чувство жалости, но тогда почему я не помогал так же той старушке, что лежала через две койки от неё? Старушка страдала раком мозга и гораздо раньше ушла от жизни умом, чем телом. Из родственниц у неё была одна щупленькая, хрупкая, давно потерявшая свою женственность невестка. Эта невестка с быстро бегающими глазами приходила раз в две недели в одно и тоже время, неизменно приносила с собой пакет баранок и сидела с ней ровно час, после чего уходила. Намерения её были несомненны: наследников квартиры кроме неё давно никого не имелось, но дело в другом. Удивляла поразительная стабильность её визитов. Я даже один раз подсчитал скважность, получилось что-то около 1000. Так вот, когда у старушки рак добрался уже до тех областей, которые отвечают за способность самосознание и отличают человека от овоща, она все равно продолжала реагировать на невесткины приходы. Ровно за полчаса до них, она становилась беспокойной, начинала звать её по имени: "Настя!… Настя!…", а когда разучилась говорить, просто издавала нечленораздельные звуки. Это происходило до самой её смерти.

Мама смотрела на всё это смиренно, без лишних эмоций, как будто молча наблюдала за тем, как умирает засыхающее дерево. Мама насмотрелась в своей жизни на всякое, смогла родить и выходить нас, своих детей, отдать нам всё что могла, последнему она даже отдала кальций своих зубов и долгое время шамкала пустым ртом, пока не накопилось достаточно денег на вставную челюсть.

Так наверное передаётся из поколения в поколение, иногда рождаются тупики развития рода, вроде меня, иногда - те, кто отдают всё для будущего поколения. Маминой мечтой было увидеть и понянчить своих внуков. Братья осчастливили её этим, я - нет. Не могу сказать, что так произошло потому, что я что-то считаю или потому, что у меня есть какое-то особое мнение на этот счёт. Не могу, в основном потому, что не в состоянии объяснить это тому, кто задаёт этот вопрос. Тому, кто этот вопрос не задаёт, объяснять нечего - они и так всё понимают. Братья построили свою жизнь правильно: женились приблизительно в одинаковое время, разница в возрасте их детей повторяют разницу в возрасте между ними. У каждого есть по работе, по машине, по квартире. Каждый имеет то, чего нет у меня: простой путь обретения счастья. А у меня такого пути вообще нет.

Моё взросление можно довольно точно описать по процессу изменения отношения к своей матери. Лет до 12-ти я жил доверяясь ей абсолютно, безо всяких условий. Я верил каждому её слову, хотя внешне не показывал этого. Когда мне было 8 лет, я скопил 50 копеек и купил в коммерческом ларьке значок с наклеенной фотографией Арнольда Шварцнеггера в роли варвара с огромным мечом в руке. А она увидела его на мне и сказала: "как ты можешь носить это? Ведь он же ненавидит нас!". Я огрызнулся на неё и сказал, что она ничего не понимает, а вечером снял значок, с отвращением разломал его и выбросил на улице в мусорный бак. До сих пор чувствую то невыносимое жжение, которое приносил мне этот значок и нетерпение ожидания вечера, когда я смогу, наконец от него избавиться.

Потом противоречия стали сильнее и начали высказывать своё мнение более остро, хотя доверие к матери обладало гораздо большей силой. На все принимаемые мной решения она влияла гораздо больше, чем даже сама себе представляла. Лишь только в двадцать лет, поняв, куда я попал и как все люди бессильны, я заметил все её ошибки, заметил, как часто она вводила меня в своё заблуждение. И не смог ей этого простить уже никогда. Я оказался совершенно неспособным простить эту маленькую, неосторожную, но упорную в своих решениях женщину, даже тогда, когда до её смерти оставались очевидные часы.

Братья и отец озлобились на меня, но не могут понять, за что. Они не способны обвинить меня в её смерти и поэтому становятся ещё злее. Но у меня есть защита от них - МНЕ ВСЁ РАВНО.

Снег кончился, ребёнок доковырял месиво до трупа упавшей с крыши кошки и, испугавшись, понёс плач домой. Темнеет. Надо будет ещё к Кириллу зайти…

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002