мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало

ПУТЕШЕСТВИЕ ГЛАЗА
(стр.112-113)

Приложение

(четыре причины занятия литературой)

1 литература ради литературы – самая не связанная с реальностью причина, самая светлая. Искусство ради искусства – духовная, эстетическая неуёмность, желание творить другую красоту из красоты существующей – с этим поделать ничего нельзя. Ты ни с того ни с сего получаешь с рождения родинку на мозгу: нравится ставить слова наоборот, нравится воссоздавать мир при помощи сюжетов, психологий, интонаций, характеров, лиц – это безосновательное бессмысленное желания создать свой мир. Это безвыходная ходьба из своего радужного одиночества, насмешка с рождения: видь красоту и будь несчастен, иди писа́ть, рисовать, играть, чтобы своим безвозмездным неоценённым искусством стать лишней насмешкой над собой же. И кажется: что при этом ты соперничаешь с Богом или хотя бы – разговариваешь. А – нет соревнования, нет разговора. И Бога, мы знаем, нет

2 желание славы или денег. Движимые этим, мы связаны по рукам и, в общем, равны с карьеристом-менеджером: здесь искусство – компас тщеславием – этим живут большие города, где сам воздух в бреду и заразе вдыхает мысль: стань известней, лучше, лучше. Большой город – это крайняя форма человечьего товарищества, когда товарищей – столько, что никто не ценен, и наивная провинциальная поддержка соседа соседом здесь смешна. Огромный город с миллионом людей, развращает тем, что можно плюнуть на любого, и вряд ли когда встретишь его ещё раз. Здесь тает страх неотвратимого наказания, мораль как-то подгнивает без прямых лучей сухого солнца – без всеобщего достояния, бьющего по гнили каждого

3 ошибочное, бессмысленное стремление облагородить мир – культурный фашизм: восстановить все сожженные книги, вылечить всех великих людей, транслировать по телеканалам только совершенные тексты! Подвижническая жизнь, литературные проповеди, музыкальные олимпиады, уроки восприятия, утончение чувства, взаимоприслушивание, массовое обсуждение картины после молчаливого углубления в полотно. Этот мотив вызван отчаянным несоответствием личного ощущения с ленивыми переливами человеческих душ. И – рвёшься, пробиваешься к тому, как изредка сквозь толщу людей всплывает вздох настоящего – того, что всегда есть во всех и что всегда забываемо – как самый маленький и невзрачный мальчик на новогоднем празднике – заброшенный, одинёшенький, накапливает наблюдения, чувства и боль за всех, кто так ярко и показно бежит рад и лезет в морду жизни: – И я – счастлив! И я – хорошенек!

4 желание выразить свою самость – это инстинкт, единственно приемлемый в обществе: ты не можешь бегать по улицам и накидываться на женщин и людей, утоляя жажду своей силы, чувства жизни, но ты можешь выплескивать из себя инстинкт через творчество: писа́ть по 10 картин в день, нападать на отдалённых людей, которых ты можешь присвоить на расстоянии и поработить их своим природным инстинктом. Это – желание пометить время: – Гав-гав, я здесь жил! – Это мой наглый жирный навоз лежит напечатанным в газете, или – вырезка моего сердца, но – что мне делать!?! Меня распирает моя самость, я хочу всё вытоптать и выжечь, оставить себя одного, сидеть и всё метить, метить место, где сижу, чтобы самому не забывать, что я – самый сам! И так самому провонять, изнуриться собой собственным, что ставить метки уже и на себя самого. Но и этого будет мало: настолько хочется объяснить миру, что я – самый такой. И от этого чувства я в ярости реву; как при смерти бык с пиками в хребте, отчаянно вою в глотки трибун: – Это я-а-а-а-а! Смотрите, снимайте, запоминайте, пишите, читайте какой я-а-а-а!!!! – Меня разнесёт от собственной крови: как её много! Как – сил, как – жизни: и всего – через меру, и всюду её разлить: всюду, мечась, прислоняться к стенам, оставляя кровавые профили: лишь бы вырваться из себя: бежать и шмякать в окна живым мясом: – Ешь, парной народ, помни меня, я хочу закормить тебя собой до смерти, до задыхания!

Здесь ↑ не с чем спорить. Мелкие дополнения: о том, что ты через творчество пробиваешься к божественному, к неназываемому – это меня до скуки не волнует. Это – нанятая ложь. То есть мы неназываемое называем неназываемым. То есть мы громадный клок своих ощущений помечаем для ясности этим словом. И становимся при этом до шоколадности хорошими: во мне есть Бог, и я к нему добираюсь через своё искусство! Да давно уже пора уяснить другое! Но почему-то люди лучше будут верить в свою уязвимость и убогость, чем в свою цельность и полную ответственность. А это потому, что, поместив в себе закрытый рай Бога, до которого можно всю жизнь стучаться и быть благовидным, разрешив неназываемому Богу существовать, человек отвернулся от своей смертности, от своей безвыходности. Человек решил: лучше обокрасть себя при жизни, чем лишиться уверенности в посмертной жизни.

И Бог – это плохое объяснение. Оно – слишком просто. Оно – надуманно просто. Это построенная в человеке выгородка: всё неназываемое считается Богом. Понемногу наука и искусство выковыривают сладкие камушки из неведомой области неназываемого. Но, судя по запасам, выковыривать можно бесконечно. Слишком уж похожа эта область божественного, непознаваемого на весь мир. Бог – это точно найденная метафора мира вообще. Бог, Библия – это древнейшие литературные книги. Это – не документ, не газета, это – литература. Бог был выдуман, но на его месте мог оказаться Терминатор, Чарли Чаплин, Том и Джерри. Кто раньше – тот и прав. Потому что давность лет – это хороший довод. А я, например, – динозавр: и где мой Бог? На каком рыке он со мной говорит? Я ем его мясо! Я – зверь, такой же, как человек. До человека – Бога не было, потому что звери не искали успокоения и оправдания. А человек, развившись, измучился и решил: да будет Бог. И стал Бог. И увидел человек, что Бог – хорош.

И теперь творение своих рук – обратно успокаивает творца. Иоанн Креститель ласково улыбается, и смертельно смертному Леонардо видится в улыбке обещание следующей жизни. И это даёт ему спокойствие умереть, не сопротивляясь. Это – обычная врачебная практика: ввести мучающемуся человеку морфий. Искусство и любое занятие человека на Земле делает то же самое. И издевательский страшный смысл спасения – в том, что почти всё время жизни забивается не проживанием жизни, а оправданием себя, доказательством своей не-бесполезности. И творчество – это такая удобная штука, которую можно выбрать в жизни и стать оправданным. Ведь главное желание каждого – найти себе оправдание. Строить дома, строгать детей, засеивать пустыни: и желание каждого человека – исполняется. Уже выдуманы все занятия: остаётся лишь выбрать по себе.

Но ведь если я выбираю заниматься творчеством, то я делаю какое-то внутреннее относительно истины дело. Ведь относительно пустого вакуума, в котором прыгает наш голубой-голубой мячик, мне объяснить себя нечем. Как можно верить в своё творчество, если ты знаешь, что ты его выбрал? В определённый момент ты сам себя уяснил, лишил загадки и теперь можно или – не лгать, признаваясь в том, что ты осознанно выбрал себе оправдание, или – лгать: продолжая вещать о светлом, о запредельном, о трансцендентном. И добавлять: я творю вечное. И кто ты после этого?

13сентября-13января2003-2004

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002